Болельщики с трибун уходят. Остаются фанаты.
Появилась новая болельщицкая философия. В России она агрессивна.
Мы тоже были фанатами, не менее одержимыми, чем нынешние.
Даже более. Но в основе были иные страсти

Уже доставание билетов предвкушалось. На интересные матчи продавать начинали за десять дней. Самый расчет был ехать покупать утром первого же дня. Полчаса в очереди. Можно и вечером, но много хуже. Уже два-три часа отстоишь -- все мчатся с работы. На второй день можешь не купить -- все распродано.

Не купил -- остается стрелять или тыриться. Стрелять билеты муторно. Никакого надежного варианта нет. Лучший -- на станциях метро перед «Динамо». Подходит поезд, набитый болельщиками так, что вот-вот треснут вагоны, -- и ты орешь в спрессованное человечество: «Лишний есть?» Если на твое великое счастье услышишь: «Есть!» -- ввинчиваешься в человечество с силой, которую в себе не подозревал.

Но гораздо чаще время идет, а удачи нет. Тогда с той же силой ввинчиваешься -- и на стадион. Уже тыриться.

Те, кто конструировал проходы на «Динамо», думали, что против безбилетников предусмотрели все. Вдавливающееся на территорию людское месиво разделяется противотанковыми железными поручнями на множество узких струек -- друг другу в затылок. По бокам стоят решительные контролеры, всегда женщины, в деле они несопоставимо серьезнее мужиков -- и как кто без билета, сразу вон. За шиворот.

Но в одиночку проскочить мимо контролеров пытаются только дураки. «Паровозик» -- надежная система. Тридцать-сорок-пятьдесят безбилетных выстраиваются в змейку и согласованно бросаются вперед, напирая, по проходу. Контролерши кричат, хватают за руки, но остановить не могут. Куда там! В памяти сфотографировалось: в одном «паровозике» увидел счастливые лица популярнейшего тогда в стране конферансье Гаркави и еще более популярнейшего чтеца и писателя Ираклия Андроникова. Оба протырились вместе со шпаной безбилетно.

На стадионе. Из-за протыриваний народа всегда много больше, чем мест. Не беда! Идет уплотнение сидящих. До такого предела, пока нельзя дохнуть. Ни у кого возражений нет -- наоборот, дискомфорт воспринимается как развлечение. Не втиснувшиеся в ряды садятся на ступеньки. Но тут риск -- ходят контролеры, милиционеры: «Покажите билеты!» Вывертываться (де, у приятеля; де, потерял) бесполезно: тебя под руки -- и вон. А вокруг, глядя на такое, смеются. Еще вдруг -- все встают, тянут шеи: «гляди-гляди, вон там дерутся». Опять всеобщий смех.

Отчего веселье по невеселым поводам? А народ в таком радостном предвкушении зрелища, что все -- повод для веселья. На стадионе царит счастье.

Его хватает и на обратный путь. Понятно, после игры у разных болельщиков самочувствие разное, но возбужденность по-прежнему всеобща. И настроение расцвечивает. Одно из развлечений -- пойти пешком до Белорусской, пристроясь за футболистами. В те времена иные игроки шли после матча пёхом. Думаю -- чтобы покрасоваться. За каждым пристраивалась толпа болельщиков и сопровождала на почтительном расстоянии -- метров семь-десять. Раз так шел сам Бобер с какими-то двумя девушками. А за ними такая масса народа, что издали можно было счесть за организованные мероприятия. На Белорусской площади, где троица свернула, мы все хором крикнули: «Бобру физкульт-привет!»

Еще развлечение -- но не для всех -- попросить у футболиста разрешение нести его чемоданчик. Они тогда ходили с чемоданчиками. Вообще-то в те времена народ был в массе своей очень застенчив. Просить хотели многие, но не решались (я в их числе). Но кто-то решится, понесет (да еще при этом на зависть всем, идя рядом с игроком, о чем-то с ним разговаривает!) -- а потом неделю хвастается: «Я Блинку до дома чемоданчик нес!» (Блинков -- полузащитник «Динамо»).

Но посещением матчей боление не исчерпывалось. Каждый божий день возле ограды того же «Динамо» собиралась мощная болельщицкая толпа. Полтысячи, а то и тысяча человек. Шел перетолк о футболе. В основном -- методом крика и ругани. «Вашему Соловью на конюшне служить!» -- надрывался спартаковский болельщик динамовскому (Соловей -- Сергей Соловьев, мощный динамовский левый крайний, отличавшийся кривоногостью; отсюда идея работать при лошадях). «А вашему Тимаку в балете выступать», -- надрывался в ответ динамовский (полузащитник «Спартака» Олег Тимаков, любивший поиграть грациозно). «Иван -- он и есть Иван», -- вопил кто-то про кого-то. Угадывалась оскорбительность -- де, Иван-дурак. «ЦДКА» на мыло», -- бросался лозунг. «Жарковы -- котлеты», -- изобретал нечто вроде игры слов еще какой-то полемизирующий (братья Жарковы -- нападающие в «Торпедо»).

Нет, иногда толковали серьезно, содержательно, но в какой-то момент дело все равно сворачивало в ругань. Полагаю, от страстности. У меня лично с перебранкой связано воспоминание, которое долгое время хранил как драгоценность. Как-то обозвал в той тусовке худощавого динамовского снайпера Карцева тонконогим стрекулистом. Выражение вычитал в «Острове сокровищ» Стивенсона, там его употребил пират Сильвер. Что оно означало, не понял, но понравилось явной едкостью. И представляете -- спустя какие-то дни в тусовке слышу вопль: «Тут один Карца назвал тонконогим стрекулистом -- правильно назвал!»

Мое пошло! Очень был горд и всем рассказывал.

Из-за обсуждений методом ругани участвующие быстро выдыхались -- кончался эмоциональный запал. Тогда ехали домой, а на смену им спешили новые приезжающие -- тоже побушевать. Так тусовка и менялась беспрерывно в составе, не уменьшаясь ни числом, ни шумностью.

Болели, как видно уже из описанной перебранки, абсолютно необъективно. Достоинства игроков «не своей» команды не признавались -- наоборот, те подлежали осмеиванию и издевкам. Иное отношение выглядело предательством.

Но без красящих жизнь исключений никогда не бывает. Все как один преклонялись перед Бобром и Пономарем (Александр Пономарев -- торпедовский центрфорвард). Бобер покорял непостижимостью гения. Играл не только красиво, но и абсолютно без напряжения, словно на тренировке, -- а голы сыпались. Как-то после матча увидел его на подсобном поле «Динамо», резвившегося с полдесятком футболистов-подростков. Пятнадцать минут он им не давал дотронуться до мяча -- обводил, оббегал, ускользал. Ну понятно -- он Бобер, они ребятня. Но все-таки -- пятнадцать минут! И все со смехом. А они старались изо всех сил.

Пономарь был, наоборот, абсолютно понятен. У него был сумасшедший удар. Тогда не умели и не любили бить с лету, даже считалось вредным форсом. Но только не в случае с Пономарем. Этот бил из любой позиции, переворачиваясь в прыжке, летя боком, вообще кувыркаясь как угодно. А уж из обычных позиций, из которых били прочие, всаживал вмертвую. Но это когда собирался. А чаще всего играл серенько. Собирался же -- это было известно -- только на ответственные игры. С сильным противником. И вот тогда страшнее форварда на поле не было. Помню, играл мой «Спартак» с «Торпедо». Был в отличной полосе, и победа была нужна как воздух -- светило чемпионство. Пономарь вышел на матч отмобилизованный -- сразу стало видно. «Спартак», зная, что это предвещает, окружил его целым отрядом. Держали-держали, а в какой-то миг взлетел Пономарь навстречу летящему мячу и ударом через себя засадил такой мяч в ворота, что вратарь и шелохнуться не успел. И проиграл «Спартак».

Позже мы увидели те уникальные по тогдашним временам удары через себя в мастерском иностранном исполнении. В составе знаменитой сборной Венгрии 50-х годов к нам приехал один из лучших игроков за всю историю мирового футбола инсайд Пушкаш. Тот на разминке бил через себя как автомат. Чувствовалось -- сто раз ударит, столько же попадет. Но бил несильно -- Пономарь же врезал будь здоров.

Еще были мы, конечно, болельщиками идеологизированными. Тогда все так или иначе таковыми были. Идеологизированность вот какого толка: от игрока мы требовали абсолютной скромности в поведении. Сверхъестественной. И именно с идеологической подоплекой.

Вот скажем -- сейчас это никто не знает и многими прошлыми болельщиками забылось -- как вел себя игрок, забивший гол? Допустим, вы, сидя тогда на трибуне, упустили момент гола и видите только нападающих, возвращающихся к центру поля после успеха: как отличить забившего? Сейчас это элементарно -- забивший пляшет, кувыркается и т. п. Тогда -- полностью наоборот. Среди возвращающихся вы выделили бы одного, явно чем-то провинившегося: голова опущена, глядит под ноги, ссутулился словно под бременем проступка.

Что -- пас дал так, что мог сорвать атаку? Еще как проштрафился? Нет -- он гол забил! Тогда отчего убитый вид? А идеологией в те времена всем было привито: твои успехи -- не твои, коллектива. Ты без коллектива -- нуль. Вот забивший своим видом и обязан был показывать, что мыслит именно так. Вид как бы говорил: «Ни секунды не думаю, что в голе моя заслуга. Даже близко такого в голове нет».

Помню, позже, когда под влиянием зарубежных примеров стали повадки футболистов меняться -- сначала заулыбались забившие, потом стали подпрыгивать, потом зафестивалили в полную силу -- нам, болельщикам, это жутко не нравилось. Аплодировать переставали, когда игрок ликовал. Но как-то быстро перестроились -- наш люд вообще быстро меняет привычки.

Страстная увлеченность всегда штука опасная. Может выкинуть любые коленца. В том числе в адрес предмета увлеченности. Еще напомню забытое -- футболистов тогда, случалось, бивали. Свои же болельщики -- не чужие. От возмущения. Скажем, сыграла команда халтурно (не верьте утверждающим, что тогда халтурно не играли -- играли и не так уж редко) -- кучки скапливаются после матча возле динамовской ограды. Распаляемые желанием побить. Помню один раз после безобразной игры «Спартака» с «Локомотивом» -- мало того что под свист трибун бездеятельно катали да пуляли мяч, так еще центральный защитник спартаковцев Сеглин насмешливо улыбался свистящим; даже один раз иронически помахал рукой -- здоровенная толпа после матча собралась прямо у центрального выхода с Северной трибуны (там, где выходили футболисты) бить Сеглина. Но, конечно, ничего не вышло. Футболисты нравы своих поклонников великолепно знали и умели ускользать. Кстати, в самое скорое время после той игры «Спартак» играл против «ЦДКА», и Сеглин к восторгу болельщиков пару раз срубил Гринина -- игрока нелюбимого за грубость. Не меньшая толпа собралась у того же выхода с «Севера» -- на этот раз орать Сеглину «ура». И на этот раз он вышел, получив причитавшийся триумф.

Написал все это и задумался: а что же в нас такое было, помимо серости жизни, что заставляло так сходить с ума по футболу? Может быть -- общая наивность? Да. Мы были тогда обществом доверчивых и простодушных людей.

Юрий ОЛЕЩУК

Фото А. Бочинина